mamlas

Безымянные органы, или О филологическом свидетельстве здоровья нации

Вчера слышал радио – признаться, по случаю. Так вот там, в радио, дикторша – судя по голосу, молоденькая и симпатичная – долго запиналась с одним политическим неологизмом, силясь назвать им отечественные органы охраны правопорядка и их сотрудников. И – никак. Не выходит каменный цветок. И под самый конец информационного сообщения барышня с облегчением выдохнула в микрофон: «…Милиция!!!» И, кажется, даже обрадовалась. Умничка.

Сколько там времени-то прошло после официального переименования? Пара месяцев, кажется? И ещё больше – после объявления о принятом решении подвергнуть милицию «ребрендингу».

А вот признайтесь: вы сами-то, уважаемые читатели, это хозяйство как называете?

Что – и у вас «не выходит»?

Вот то-то.

Нет, я всё понял про «укрепление авторитета», про «возвращение к истокам», про «околоточных» там… Ну, для «укрепления авторитета», как говаривал Янковский-Мюнхгаузен, «нужно совсем другое». А истоки – которые там, в той «России, которую мы потеряли», -- дело само по себе ненаказуемое.

Только вот…

Есть такая упрямая штука – русский язык. Он живой и живучий. Он истоки сам себе находит и долго-долго от них не отдирается.

И вот в этой неудобной штуке возникновение живых слов «полиция», «полицейский», «полицай» датируется первой половиной 40-х годов ХХ века. Всё остальное – архаичные синонимы или, что называется, «из заграничной жизни».

Живое слово «полицай» в русском языке означает только одно: пособник врага в белой нарукавной повязке. Вынесем за скобки случаи (далеко не единичные, кстати), когда в полицаях волею превратностей военного времени оказывались порядочные люди, а то и вовсе конкретные «партизанские штирлицы». Но тренд образа однозначен: пособник, предатель, подонок.

Моя бабушка оттрубила всю оккупацию от звонка до звонка – от нашего отступления в 41-м до триумфального освобождения в 43-м. Про эти два года «под немцем» она внучонку (мне то есть) частенько рассказывала – про времена, про быт, про нравы, про людей. Для «серых» – солдат и офицеров вермахта – находились у неё нейтрально-примирительные интонации, а подчас даже и добрые слова. Про «чёрных» – эсэсовцев – даже 30 лет спустя вспоминала не без испуга. Но когда в бабушкиных устных «мемуарах» доходило до полицаев – в словах и эмоциях оставались только ненависть, презрение и брезгливость. Нет, вру – несколько раз проскальзывали и нотки радости: это когда полицаев наотмашь били прикладами, судили и расстреливали.

Вот такая немудрёная и очень понятная рабоче-крестьянская шкала ценностей. Солдат вражеской армии – он на службе, за своих воюет, Бог ему судья и Красная Армия. А полицай – это за пределами человеческой морали. Мразь и холуй.

…Ну, и судите сами. У нас к нашим родным ментам (гаишникам, следакам, операм, участковым…) – воз и маленькая тележка обид и претензий. Не ангелы они, чего уж там: кто-то жулик, кто-то лентяй, кто-то некомпетентный, кто-то бездушный чинуша, а то и вовсе «оборотень в погонах»… Но вот так, чтобы огульно, без суда и следствия, всех их называть отбросами, подонками и предателями, – нет и ещё раз нет. Как минимум – не по-христиански.

Вот и не выговаривается нехорошее слово-то.

…Всё-таки язык наш – друг наш. Невыговариваемость слова «полицай» по отношению к нашим – это своеобразное и достаточно точное свидетельство здоровья общества. Да, мы травмированные. Ушибленные на всю голову. Укуренные. Простуженные. Подхватившие кучу вирусов… В общем, обладающие завидным букетом излечимых болячек. Как и наши безымянные правоохранительные органы.

Но – жизнеспособные. Способные, по крайней мере, говорить и мыслить по-русски.